Нелли Раковская, искусствовед, США
ПТИЦЫ ЧАРКЭ МААС*
Художница Чаркэ Маас, прежде всего удивительная долговязая красавица. Ее тело кажется только опорой духа, она напоминает фактурные фантомы Джакометти, только кожа лилейная и большие голубые глаза.
Все прохожие замечают ее – и не могут отвести глаз, невольно оборачиваются. Когда у нее отлетает пуговица, и она застегивается булавкой – все вокруг начинают носить булавки, как брошки. Она пытается прятать лицо, закрывать волосы шапочкой – но становиться еще лучше.
Родом из Голландии. Вышла замуж за русского артиста, известного в Риме клоуна Юрия, и поступила во Флорентийскую Художественную Академию. Её дипломным картинам преподаватели аплодировали стоя. На выставке в галерее в Нью Йорке они притягивали множеством живописных событий:
… В тускло-серых подтеках ветхих дощечек тлеет
огонь «Хурмы», лиловеет «Лук» - рудименты
старинных натюрмортов…
Увидены ли они в волокнах – или это драгоценное подаяние
убогим, сирым деревяшкам, на дороге найденным…
Они так бережно, без химии, укреплены-тонированы
чесноком и уксусом, так естественно живая масленная
краска на желтке совпадает-впитывается в основу, что
все оспины, трещины и сколы превратились в новую ткань,
в богатство фактуры, которая вознеслась в сюжет, содержание и форму.
Игра неисчислимых наслоений - в пастельных «Рыбах», в блекло-радужной чешуе, в зелено-белесом космосе фона, в котором едва успев сконденсироваться, рыбины растворяются вновь. Или просто «Рыбья голова», на столе, одна. Наверно страшная, с обертонами пытки в жизни – она перевоплотилась в плотный сгусток тончайших оттенков цвета. Предел пастельной техники, а магия колорита родственна Моранди. Однако рыбью голову для художественных терзаний дал Чаркэ русский художник Межберг, наставник ее и друг.
«Серая птица с фиолетовыми лапками» - истинный живописный триумф: шуршащая роскошная масса перьев-мазков в бесконечном диапазоне серебристо-серой волшебной гаммы.
Программной смотрится серия «белых» полу-абстрактных «Птиц». Они полны грусти, настроения пасмурного дня. Фон – грязноватый, неровный, с разводами белой и черной краски. Где-то бежевой, сизой – и точки, пятнышки, словно воробьи, окружают иероглифы голубей, их более точный , или едва намеченный очерк, пятна в центре или сдвинуты в угол, вниз…
Скоропись голубиных тем… Когда же обобщение в них достигает апогея – мы внезапно - со смутным страхом - ощущаем, что вместе с художником прорвались в другую реальность. Если прийдя в себя, пытаться ее расшифровать, может быть – это и есть мир абстрактных идей, не менее чем наш – зловещий, хаотичный – но упорядоченный безупречной композицией, которой подвластен хаос.
Картины предваряла умопомрачительная подготовка. Из 300-400 эскизов на почтовой оберточной бумаге, лишь 90 отобраны в работу, верней – ритуал наращивания фактуры. На бумагу накладывался грунт. Кистью и руками, порошковый алебастр смешивался с кроличьим клеем, плюс чай, которым с тыльной стороны тонировался сам эскиз. Затем стоматологическим клеем все это крепилось к натянутому на подрамник холсту – и результат разглаживался рукой.
Из первых и самых проникновенных художественных впечатлений Чаркэ, была иконопись. Её ученье начиналось у современного русского иконописца Владислава Андреева, и то золото, когда-то бывшее в фоне икон, означая высший мир, теперь перекочевало в лица галереи портретов озаряя обычного человека напряженной духовностью.
«Золотая» логика лучится из – или объясняется «Портретом мужа».
Черноглазый, кудрявый... Она , конечно же, смотрела на него, как на Жениха – Невеста из библейской Песни Песней, которую она цитировала:
Голова его – чистое золото,
Кудри его волнистые,
Чёрные, как ворон…
Но в тоже время портрет похож на икону «Man of Sorrow» ( в собрании Метрополитен музея) скорбью, приоткрытым ртом, где видны зубы, о крови, струящейся из ран, напоминает красный фон. Работа эта стала пророческой… . Вообще же многие портреты, особенно на дереве – с посверкивающими из красновато-коричневой среды белковых глаз, проникнуты аурой иконы. Сплав прошлого и настоящего. Из светлых и даже радостных вещей – «Мамуля», и вправду заслуживающая самых ярких золотых, или солнечных, рефлексов. В холодном ключе – «Автопортрет» Бирюзовый, голубой и черный – как во фреске Фра Анжелико, но красный неоновый всполох, как терпкий пунш.
Пропитаны меланхолией матовые колориты « Цветов». Букеты неказисты и небрежны, своим рисунком процарапывают шершавую стену мазков. Они замешены на пепле сигареты, ритмично сбрасываемым на проступающий образ. Художница словно пугается внезапного его явления, сияния или когда-то виденных знакомых черт – и безжалостно гасит, отрезвляет их. А наш глах производит раскопки в серии миниатюрных Помпей… Картины-пепельницы?
Но художница далека от пост-модернистской пародии, цитат. Она занята возрождением древнего обычая: сама делает краски, поскольку - писать покупными все равно, что играть на не настроенных инструментах. В итоге - почти забытое чудо колорита. Она экспериментирует с живописным текстом, раскатывает его и месит. Священнодействует, с обезоруживающей независимостью продолжает традицию тех художников середины 20 века, которые были одержимы осязательным, поэзией самых что ни на есть, обыденных вещей, управляли стихией их дышащих, чувственных фактур.
Нелли Раковская
Искусствовед, критик
Нью Йорк
*это эссе-впечатление, за исключением одного, двух замечаний – было написано до безвременной смерти художницы.
"Pigeons triptich", mixed media, gesso-ed paper on canvas
"Голуби" триптих, смеш. техника, холст
Tuesday, May 25, 2004
